Я Питер.

Она коснулась ладонью его щеки.

– Да.

Я Питер Джексон.

Ее глаза наполнились слезами. Лунная ночь была потрясающе тиха, все послушно замерло, а они двое стояли, будто два актера на сцене с черными кулисами и единственным прожектором, освещающим их.

– Да, это ты. Ты мой Питер.

А ты моя Эми.

Пока она шла на запад – и еще многие годы после того, – он каждый раз приходил к ней именно так. Этот разговор повторялся бесчисленное число раз, будто заклинание или молитва. Каждая встреча была как первая; поначалу он не мог запечатлеть ее в памяти, ни предыдущую ночь, ни иные события, ей предшествовавшие, будто каждый раз он заново рождался в этом мире каждую ночь. Но годы сложились в десятилетия, и человек внутри этого тела – истинная, духовная сущность – восстановил свою власть над ним. Да, он больше никогда не будет говорить, но они будут говорить обо всем, слова будут струиться сквозь прикосновение их рук, их двоих, наедине среди звезд.

Но это случилось позже. А сейчас, стоя на поле среди светлячков, в свете летней луны, он спросил ее:

Куда мы идем?

Она улыбнулась сквозь слезы.

– Домой, – сказала Эми. – Мой Питер, любовь моя. Мы идем домой.

Майкл вышел из бухты. Город был уже едва виден за кормой. Пришло время решать. На юг, как он сказал Эми, или совершенно в другом направлении?

Даже не вопрос.

Он развернул «Наутилус» на северо-восток. Ветер попутный, волна слабая, море мягкого зеленого цвета. На следующий день он обогнул оконечность Лонг-Айленда и вышел в открытое море. Через три дня после отплытия из Нью-Йорка он пристал к берегу Нантакета. Остров был потрясающе прекрасен, с длинными пляжами с белым песком и мощным пенным прибоем. Здесь, похоже, вообще не было никаких зданий или он просто не увидел их; все следы цивилизации смыло могучей дланью океана. Став на якорь в закрытой бухте, он выполнил последние расчеты и на рассвете вышел в море.

Вскоре океан стал другим. Все темнее и суровее. Он вышел в открытое море, удаляясь от суши. Не чувствовал страха, лишь возбуждение и где-то в глубине правильность происходящего. Его корабль, его «Наутилус», крепок; у него есть ветер и море, и звезды, что поведут его. Он надеялся достичь берега Англии за двадцать три дня, хотя, возможно, этого и не произойдет. Слишком много неизвестных факторов. Может, это займет месяц, может, больше; может, он окажется во Франции или даже в Испании. Это не имело значения.

Майкл Фишер был намерен узнать, что там.

84

Фэннинг осознавал окружающее медленно, частями. Сначала ощущение холодного песка под ногами; затем шорох волн, мягко набегающих на безмятежный берег. По прошествии неизвестного промежутка времени проявилось и другое. Ночь. Звезды, густо усыпавшие бархатную черноту неба, безмерно глубокую. Прохладный неподвижный воздух, будто целый день шел дождь. Наверху, позади него, на крутом утесе, поросшем взморником и приморской сливой, стояли дома; их белые стены слегка светились, отражая свет луны, восходящей над морем.

Он пошел. Края брюк намокли; похоже, он где-то забыл ботинки или вообще оказался в этом месте без них. У него в голове не было определенной цели, просто ощущение, что в данной ситуации правильно будет идти. Неожиданная обстановка и ощущение пластичности реальности не пробудили в нем тревогу. Напротив, все ощущалось как неизбежное, следовательно, успокаивающее. Когда он попытался вспомнить, что могло произойти с ним, прежде чем он оказался в этом месте, он не смог ничего вспомнить. Он знал, кто он такой, однако его личная история, казалось, была лишена определенной связности. Он знал, что было время, когда он был ребенком. Однако этот период жизни, как и остальные, воспринимался им как набор ощущений и эмоций с оттенком метафоры. К примеру, его мать и отец существовали в его памяти не как отдельные личности, а как ощущение тепла и безопасности, будто тебя положили в ванну. Город, в котором он вырос, названия которого он не мог вспомнить, был не отдельной административной единицей с домами и улицами, а неким видом из окна на летний дождь, падающий на листья деревьев. Все это было очень странно, не тревожно, а просто неожиданно, особенно то, что его взрослая жизнь, похоже, была совершенно неведома ему. Он знал, что в этой жизни он радовался и печалился; что очень долгое время ему было очень, очень одиноко. Однако когда он пытался восстановить ее обстоятельства, то мог вспомнить лишь часы.

Очень долго он шел в этом непредвиденном и, в целом, приятном состоянии беспамятства по широкому бульвару песка у кромки воды. Луна поднялась от горизонта и стояла высоко. Высокие, горделивые волны, безбрежное небо. Через какое-то время он увидел вдалеке силуэт. Долгое время фигура не приближалась, а потом стала увеличиваться, будто он смотрел на нее в телескоп.

Лиз сидела на песке, обхватив колени и глядя на воду. На ней было белое платье из какой-то полупрозрачной ткани, легкой, будто у ночной рубашки; ее ноги, как и у него, были босыми. Он с трудом вспомнил, что с ней что-то случилось, нечто очень нехорошее, но не мог вспомнить, что именно; она просто ушла, вот и все, а теперь она вернулась. Он был рад, очень рад увидеть ее, и хотя она не выказывала, что осознает его присутствие, у него было сильное ощущение, что она ждала его.

– Лиз, привет.

Она посмотрела на него; ее глаза блестели в свете звезд.

– Ну, вот ты и пришел, – сказала она, улыбаясь. – Я все думала, когда же ты сюда доберешься. Ты мне ничего не принес?

Принес, на самом деле. Он держал в руках ее очки. Как любопытно.

– Можно, я их надену?

Она взяла у него очки, снова повернулась лицом к воде и надела их.

– Вот, – сказала она, удовлетворенно кивнув. – Так намного лучше. Я без них ничего не вижу. Вся эта красота прошла мимо меня, если по правде. Но теперь я все просто прекрасно вижу.

– Где мы? – спросил он.

– Почему бы тебе не сесть?

Он опустился на песок рядом с ней.

– Превосходный вопрос, – сказала Лиз. – На пляже, таков ответ. Это пляж.

– Как долго ты здесь уже?

Она прижала палец к губам.

– Ну разве это не смешно? Всего пару минут назад, думаю, я сказала бы, что уже достаточно долго. Но теперь, когда ты здесь, кажется, что совсем недолго.

– Мы одни?

– Одни? Да, думаю, да.

Она помолчала, и на ее лице появилось озорное выражение.

– Ты действительно ничего не узнаешь здесь, да? Это нормально; нужно некоторое время, чтобы приспособиться. Поверь мне, когда я только попала сюда, я понятия не имела, что происходит.

Он огляделся. Да, точно, он бывал в этом месте.

– Мне всегда было интересно, – продолжала Лиз, – что случилось бы, если бы тогда ночью ты меня поцеловал? Насколько иной была бы наша жизнь? Конечно, ты бы вполне мог это сделать, если бы я не была так пьяна. Какую дурочку, наполненную жалостью к себе, я из себя строила. Я во всем виновата с самого начала.